Лес на Ворскле

УДК 94(470) + 929.5


Цыпленков В.П.
Эпоха.
Автобиографическая хроника.

– СПб, 2014. – 272 с.

В автобиографической хронике профессор Санкт-Петербургского университета рассказывает о происхождении свой семьи и фактах собственной жизни в городе Ленинграде до войны, во время блокады, на фронте, в послевоенный период. Период активной жизни ученого совпал по времени с эпохой социализма в России.
Книга представляет интерес для историков, социологов, биологов, этнографов.

В сети Интернет – epoch-ussr.blogspot.com

А professor of St. Petersburg University in the autobiographical chronicle talks about the origin of his family and the facts of his own life in Leningrad before the war, during the siege at the front, in the postwar period. The period of active life of a scientist coincided with the era of socialism in Russia.
The book is of interest to historians, sociologists, biologists, anthropologists.


Front cover

Оглавление

  1. От автора. Вместо предисловия
  2. Пророчество Иоанна Кронштадтского
  3. Наука и церковь
  4. Имена на обломках самовластья
  5. Смерть и жизнь
  6. О вере в Бога и Буку
  7. Саша Дорковская
  8. Охотники за привидениями
  9. Дом на Смольном
  10. Три источника знаний ребенка
  11. «Дворовые» дети
  12. Соучастник или свидетель?
  13. Школа
  14. Воспитатели отца
  15. Ловите миг удачи
  16. Художник Цыпленков и Смерть
  17. Военные потери мирного времени
  18. Весна 41-го
  19. Предчувствие беды
  20. Блокадная школа
  21. Коварство голода
  22. Ложь и плоть
  23. Спасение на переднем крае фронта
  24. Земная жизнь воздушной армии
  25. Операция «Багратион»
  26. Последний бой последней мировой войны
  27. Плюсы и минусы гражданской жизни
  28. Двенадцать коллегий
  29. Отцовство
  30. Встречи и расставания
  31. Лес на Ворскле
  32. Марки с Докучаевым и внучка Менделеева
  33. Моя семья и другие животные
  34. Генеалогическое древо
  35. Заключение
Жизнь университета столь многогранна, что недопустимо даже и пытаться в одной короткой главе мемуаров претендовать на полноту изложения этой темы. Я учился и работал в стенах этого старейшего российского центра науки и образования более сорока лет, но обращу внимание читателя лишь на один объект, в котором, как в капле воды, отразился мир научно-педагогической интеллигенции 60-х – 80-х годов прошлого века. Я веду речь о центре летней студенческой практики – заповеднике «Лес на Ворскле».
Не могу умолчать, что жемчужиной в ожерелье многих учебных баз нашего Ленинградского университета и нашего биолого-почвенного факультета была учебно-научная база так и называвшаяся «Лес на Ворскле». Все достоинства этой базы в краткой заметке невозможно описать. Сегодня об этих заповедных местах уже написаны различные книги. Краткая же характеристика природы следующая.
Представьте себе на степных черноземных просторах Белгородской области отдельную возвышенность, «гору», окруженную петлей славной реки Ворсклы. На вершине этой возвышенности шумит вековой дубовый лес или, как говорят, «нагорная дубрава».
На низменном берегу реки раскинулся поселок городского типа Борисовка. В давние времена, когда эти земли принадлежали царскому приближенному, графу и фельдмаршалу Борису Петровичу Шереметеву, в весеннее половодье деревянный мост, соединяющий «гору» с поселком, обычно, сносило, и дубрава была в летнее время изолирована.
Вероятно, по этой причине Шереметев и возвел на вершине холма женский монастырь. При советской власти монастырь угас, а дубрава по своей природной ценности перешла в разряд заповедников. После войны, на основании работ университетских ученых Сукачева, Кашкарова и других, установивших ещё в 30-е годы уникальность этой дубравы для биологических исследований, лес стал использоваться как научно-учебная база. Ежегодно в июне-июле студентов биолого-почвенного факультета вывозили сюда на учебную практику (рис. 117).
Рис. 117. Начало 60-х годов
XX века. Прибыл на практику
в заповедник.


Примечание.

Сукачёв Влади́мир Никола́евич (1880 — 1967) — российский, советский геоботаник, лесовод, географ, член-корреспондент Российской академии наук (1920; c 1925 года — Академии наук СССР) и действительный член Академии наук СССР (1943), Герой Социалистического Труда (1965). Ввёл в науку понятие «биогеоценоз» (1942).
Кашка́ров Дании́л Никола́евич (1878 — 1941) — советский зоолог, эколог. Один из основателей отечественной школы экологов.


Не напрасно, как мне кажется, я назвал эту учебную базу «жемчужиной». Посудите сами, после долгих месяцев в тесных аудиториях студенты выезжают на природу. Целыми днями под руководством опытных преподавателей студенты изучают объекты своей будущей профессии вживую. По вечерам занимаются спортивными играми, устраивают конкурсы и самодеятельные концерты, которые сплачивают студенческий коллектив.
Учтите также, что эта база была создана будто бы специально для патриотического воспитания советской молодежи, ведь река Ворскла (рис. 118) – это такой исторический рубеж, который овеян боевой славой с древнейших времен.


Кому же река Ворскла, названная мною «славной», принесла славу? Южнее наших заповедных мест под Полтавой река Ворскла прославила Петра Первого и его фельдмаршала Бориса Шереметева. С другой северо-восточной стороны от заповедника расположена Прохоровка. Там советские воины прославили наше оружие в танковых боях с фашистами. Долгие годы студенты, выезжая на занятия в степи, находили стреляные гильзы и осколки снарядов.
Немаловажным в воспитании молодежи было тесное общение всего коллектива курса, постоянный контакт со старшим поколением ученых, что не всегда возможно в городе, поскольку не все студенты живут в общежитии.
Радовала возможность общения и самих преподавателей, которые в зимний период если и встречаются, то кратковременно, в лабораториях или университетских коридорах. На учебной же практике преподаватели, советская интеллигенция, образовывали тесный и дружный коллектив, поскольку многие не один год вместе проводили летние месяцы на этой практике.
В качестве примера опишу, как мы отметили 60-летие одного из наших доцентов, Ивана Ефимовича Брежнева (рис. 119). Иван Ефимович не являлся родственником знаменитому руководителю коммунистической партии, но был его земляком, а вот его жена Дора Мироновна была троюродной сестрой Леонида Ильича Брежнева. Брежнев – довольно-таки распространенная фамилия в городах и селах на берегах рек, а эти люди как раз и были родом из Днепропетровска на Украине.
Рис. 119. В.П.Цыпленков и И.Е.Брежнев.


Как на Руси повелось, поздравить юбиляра явились все преподаватели и сотрудники заповедника. Был директор базы Степан Иванович Самиляк, украинец, специалист по лесному хозяйству, постоянно проживавший с семьей в своем доме на территории заповедника. Пришли педантичный энтомолог Эдуард Карлович Гринфельд, зоолог Нина Прохоровна Овчинникова, которая хорошо играла на гитаре, мой друг геоботаник Юрий Иванович Нешатаев, а также почвоведы с нашей кафедры Ольга Григорьевна Растворова, Ираида Александровна Терешенкова (рис. 120) и Лариса Семеновна Счастная. Эти молодые дамы были мастерицы по части юмористических газет для юбиляров. Телевизор в те годы был один на всю базу, находился в клубе, развлекались люди общением между собой, а уж остроумия университетской интеллигенции во все времена было не занимать.

Дора Мироновна накрыла стол всем тем, что, по обыкновению, преподаватели приносили с собой. После здравиц и тостов пели песни под гитару, Иван Ефимович и Дора Мироновна вспоминали забавные происшествия из времен своей молодости, когда их знаменитый родственник был ещё комсомольским вожаком на Екатеринославщине (20 июля 1926 года в честь партийного и государственного деятеля Г.И.Петровского город Екатеринослав, основанный Г.Потемкиным, был переименован в Днепропетровск).
Я приготовил свою часть культурной программы - фокусы. Из полотенца сделали мне чалму факира, и я продемонстрировал некоторую ловкость рук с простым фокусническим реквизитом, который делается из подручных средств (рис. 121). Например, была бумажная бутылка, окрашенная под зеленое стекло, надетая на стеклянную, из которой я наливал всем лимонад, затем незаметно из бумажного корпуса стеклянную бутылку вынимал под стол, а бумажный верх бросал в кого-нибудь из гостей. Этот человек, естественно, пугался летящей в него стеклотары. А на самом деле это была лишь тонкая бумага. Всех остальных гостей эта старая шутка, как правило, очень веселила.
На сей раз кроме бумажной бутылки в моей программе имелся и довольно-таки опасный эксперимент по «телепортации» материального предмета. В качестве такого предмета я позаимствовал у одной из присутствовавших дам, Ираиды Алексеевны, носовой платок. Сделав несколько магических отвлекающих движений своими ладонями – пассов, – я спрятал платок себе в рукав, а всем присутствовавшим предложил поискать «исчезнувшую вещь» у самих себя.
«Как это возможно? – зашумели гости. – Мы ведь не настолько пьяные, чтобы не заметить полет платка к кому-либо из сидящих за столом».
Я дал указание «проверить» хозяйку – почтенную Дору Мироновну. И тогда она из кармашка на своем переднике извлекла этот «материализовавшийся» платок. Университетские ученые были поражены магией этого фокуса. Дора Мироновна не меньше остальных была «удивлена», очень смутилась, а факир стяжал всеобщее одобрение и аплодисменты (рис. 121).
Рано утром иду на очередное занятие с группой студентов, и нагоняет меня смурной Эдуард Карлович Гринфельд. Он, пожилой прибалтийский немец, с горящим взором спрашивает:

«Вадим Павлович, я всю ночь не спал, все гадал, как платок попал к Доре Мироновне. Ведь это явление противоречит науке! Раскройте секрет, не мучайте меня!»

Пришлось на ходу объяснить изумленному Эдуарду Карловичу, что весь фокус заключается в том, что я заранее купил в Борисовке два одинаковых носовых платка. Один вручил своей сотруднице-почвоведке, а другой передал ещё до начала застолья лукавой шутнице Доре Мироновне. Родственница генсека нашей партии и притворилась, что только сию секунду платок обнаружила в кармане своего фартука.

Эдуард Карлович побледнел и сказал тихо:
«Вы поступили непорядочно, Вадим Павлович, ведь это же не фокус, а натуральный обман своих коллег и друзей!»

Позже преподаватели шутили над тем, как я возмутил научное мышление нашего почтенного специалиста по жукам и пчелам. Коллеги утешали ученого, что, в конечном счете, фокусы в тесной компании можно рассматривать как розыгрыш или дружескую шутку, и не относиться к этому явлению, как к научному строгому эксперименту.
Говорили:
«Эдуард Карлович, чем меньше подозрений падает на ассистента, тем эффектнее фокус».

Помирились мы с Гринфельдом только к следующему какому-то празднику, когда я предложил и ему стать тайным ассистентом факира. Энтомолог отказался, но руку мне пожал.
Университетская база в заповеднике «Лес на Ворскле» служила науке весь год, а учебные задачи там решали только летом. Н.И.Горышин оборудовал современную лабораторию для энтомологов, для наблюдений за погодой была создана метеоплощадка, и дежурные преподаватели утром и вечером производили замеры температуры воздуха и различных слоев почвы. Зоологи вели сезонные наблюдения наездами из Ленинграда. В зимнее время, конечно, число увлеченных исследователей природы на Ворскле значительно снижалось.
Зато в летний период по-новому проявлялась жизнь большого коллектива. Большого ещё и потому, что летом вместе с преподавателями в этот сказочный уголок приезжали также дети сотрудников, образуя свой особый разновозрастный коллектив. Поскольку дети росли в семьях биологов, то часто в их играх просматривались природные объекты.
Рис. 122. А.Г.Овчинникова, писательница.
Фото XXI века из Интернета.
Алеша Митин изучал Шершня. Так малыши прозвали одного крупного фигурой педагога с густой шевелюрой. Аня Овчинникова (рис. 122), изображая паука, прошмыгивала не только под столом, но и под стульями. За эту её акробатическую способность все и звали её Пауканька (паук Анька).
Планируя эту книгу, я надеялся, что многие читатели смогут узнать в книге себя и свое счастливое детство в «лесу на Ворскле». Я, например, помню, как, выступая перед детьми со своими нехитрыми фокусами, всегда сталкивался со стремлением малышей разгадать секрет фокусов. Когда я показывал им, как достаю из шляпы кролика, кто-то из детей заметил, что первая пустая шляпа была с дыркой. Всех этот промах факира очень развеселил.
При общении с молодежью я и сам становился душой молодым. Как-то раз под Полтавой будущий профессор Ипатов – директор заповедника – вместе со старшим лесничим, молодые парни, столкнули меня в Ворсклу из озорства, а я даже не успел с руки снять часы.
Геоботаник Юрий Нешатаев (рис. 123) любил подшутить над новичками-ворсклинцами. Ученых, приезжавших на практику впервые, солидных и остепененных научно, приглашали к ночному костру на берегу Ворсклы. Пекли картошку, пели походные и патриотические песни, купались. Юрий Николаевич придумывал и организовывал всякие розыгрыши. Однажды изобразил таинственное лесное чудище: со стороны леса сам на четвереньках побежал из темноты к костру. Биологи-новички увидели рычащее необычное существо, стремительно приближающееся к ним из леса, не смогли сразу определить, что это за вид, оторопели и некоторые даже с испугу перекрестились.

Рис. 123. Ю.Н.Нешатаев. Фото с сайта кафедры
геоботаники СПб ГУ


И вот что ещё интересно. Юрий Нешатаев, благодаря своему доброму и общительному сердцу и частым поездкам в экспедиции, имел много друзей по всему СССР. В Интернете на сайте «Литературная Белгородчина» есть стих Геннадия Островского, посвященный Юрию Николаевичу Нешатаеву. Поэт, видимо, хорошо знакомый с выдающимся экологом, отразил в этих строках душу заповедной дубравы, которая была бы намного беднее без ученых-универсантов, создающих в лабораториях и в чаще леса особый психологический климат.

ЛЕС


В твоём лесу живут с тобой
И шум дубов, и дух грибной,
И зыбкий свет небес.
Звериный рёв и птичий крик
Слышны тебе. Как он велик,
Твой заповедный лес!

Но как он жалок средь дождей,
Когда ручьи текут с полей,
Отравою полны...
А ты один в глуши лесной
Стоишь, оглохший и немой
От смертной тишины.

А ты, спокоен и угрюм,
Так горько любишь звёздный шум
Подоблачных ветвей,
Что даже мысль о той любви,
Как зверь, затравленный людьми,
Чуждается людей...

Не грянет ночь, не канет день,
Не скрипнет сук, не дрогнет тень,
Пока в глуши лесной
Твои тревожные слова,
Как заповедная листва,
Летят, летят за мной...

Геннадий Островский, «Литературная Белгородчина»

Примечание.

Нешатаев Юрий Николаевич (1927 – 2006) хорошо известен среди геоботаников и географов нашей страны. Заслуженный эколог России (1998). Он автор 112 печатных работ и более 50 рукописных, среди которых 12 геоботанических карт заповедников объемом 24 картографических листа. Он автор 2-х учебных пособий: «Методы анализа геоботанических материалов» и «Экологическая характеристика видов флоры заповедника «Лес на Ворскле»». Он неоднократно руководил геоботаническими экспедициями на Камчатке, Урале, в Курской и Белгородской областях, в Западной Сибири и на Дальнем Востоке. У него двое детей: Галина и Василий. Оба – ученые-ботаники.

Особенностью летней практики являлись прозвища, которые входили в наш своеобразный ворсклинский лексикон, сочетавший деревенские и украинские слова, используемые местными жителями, научные термины из ученых трактатов или имена из фантастических романов.
На короткое время приезжали на Ворсклу и студенты с других факультетов. Мы даже не успевали с ними толком познакомиться и для памяти давали учащимся и их сопровождающим прозвища, тем более, что у некоторых, например, иностранцев, были весьма сложные имена и фамилии.
Так, географ Леонид Максимилианович Зауэр получил «кличку» Три Кольца. Потому что его фамилия была созвучна моему старому охотничьему ружью фирмы «Зауэр. Три кольца». Студентку, которая показалась мне значительно моложе своих однокурсников, острые на язык преподавательницы назвали Щеночком. Когда профессор Николай Николаевич Соколов привез своих модно одетых аспиранток, то профессора прозвали Ник-Ник, а девушек всех разом – Кофточки.
«Куда это Ник-Ник пошел с Кофточками?» – «Да, в Мелкий лес». – «Значит, к обеду их не ждём!»
«Мелкое» на местном диалекте означает все молодое, и дальний лес, выросший на отдаленных холмах уже после войны, назвали Мелким. Там среди поросли видны были воронки от разрывов снарядов и бомб, и в них удобно было исследовать молодые слои почвы.
Одну миловидную аспирантку прозвали Пупа, что на языке энтомологов означает «куколка». Прожорливую личинку насекомого по латыни называют ларва, взрослую красавицу-бабочку – имаго. Пупа ещё не вылупилась в большого ученого, но и вредоносной как личинка, разумеется, не являлась. Значит – Куколка и есть.
Египтянин Абдель Салям ибн … (и ещё много всяких имен), которого мы все звали просто Салям, обедал в жаркий полдень в студенческой столовой. Изнуренные зноем студенты и преподаватели вернулись с экскурсии по степи.
Кто-то, утирая пот, спросил:
«Салям, а вот у вас в Египте бывает такая же погода?» – «Бывает, – неторопливо ответил смуглолицый араб, подбирая русские слова. – Зимой. Иногда. Но – редко. Обычно, у нас теплее!»
Следует напомнить, что для студентов некоторых кафедр в обязательную программу практики входила зональная поездка. Почвоведов возили по природным зонам от северной тайги до Крыма, где знакомились также и с вертикальной зональностью в горах. Только представьте себе: молодые люди-студенты, съехавшиеся учиться в университет изо всех уголков огромной страны, во время поездки сдруживаются, видят под научным углом зрения все просторы СССР, вплоть до пляжей Азовского моря, повышают свой культурный уровень, набираются знаний походной жизни, которые всегда пригодятся.
В качестве иллюстрации учебно-воспитательной работы со студентами во время летней практики приведу отрывок из статьи О.Г.Растворовой, доцента кафедры почвоведения и географии почв (Растворова О.Г. Практика – лучший семестр. // Санкт-Петербургский университет, 1996, №16. С.24-26.).

Лето второе. Заповедная дубрава.

Окончилась «ближняя» практика (в Охтинском лесничестве, в поселках Токсово и Орехово под Петербургом), и вот, наконец, гулкий шатер Витебского вокзала принимает нашу шумную толпу. Поезд везет нас через всю лесную зону, которая заканчивается под Брянском, до станции Новоборисовка, в заповедник «Лес па Ворскле».
На базу приезжаем к вечеру, и нас радостно встречают уже обжившиеся здесь биологи. Непривычно рано темнеет. А первое утро уже рабочее. Усадьба заповед-ника стоит над крутым обрывом Ворсклы. Здесь и начинается первая, обзорная экскурсия. Обзор действительно отличный: с высокого холма, в обрамлении древесных ветвей, открывается вид на широкую, в десяток километров, речную долину с уступами древних террас, большое село и заречные дали, где во влажной дымке зеленеют хлеба, вскормленные черноземами.
Лес и степь. Лесостепь. Ни одна природная область в средних широтах не создает такого богатства и разнообразия органической жизни и такого разнообразия почв. Бери, человек, и пользуйся. Только не испорти. А чтобы знать, как здесь было, – для этого и есть заповедник, где круговорот живого идет своим чередом.
Много интересного, нового, но почвоведам же не терпится ехать дальше, потому что впереди у них – зональная, «зоналка», к которой исподволь готовятся чуть ли не с первого дня: проверяют палатки, заготавливают провиант и колышки, фотопленку и тару для образцов, реактивы для полевой лаборатории и дрова. Много дров, чтобы хватило на все костры практики, на все завтраки и ужины.

Лето второе. На колесах.

Все, что было до сих пор, тоже зональная: лесная зона – в Ленинградской области, лесостепь – вот она, только выйди за калитку; наклонно поставленная корзинка с зеленью – это лес спускается по склону, дубрава, дальше луга, поля и маленький закуточек у горизонта – лоскуток нераспаханной душистой степи.
Но «настоящая зональная» – это другое. Это лента шоссе, убегающая назад, деловитое ворчание двух моторов: автобуса и грузовика, а за баранкой одного из них – потомственный водитель первого класса, сын водителя, возившего почвоведов чуть ли не с самой организации «зоналки». А в автобусах – немного чумазые, но очень счастливые люди. Их трясет, им жарко, они на ходу черпают кружкой из бидона теплую, чуть солоноватую воду, налитую под очередной колонкой, они жуют зеленые абрикосы из придорожной лесополосы, на них валятся рюкзаки и ведра, гербарные папки и полевые дневники, начиненные царапучими колосьями и сорняками. А потом, поторапливаемые усталым начальником экспедиции, озабоченным тем, как справиться с намеченной на день нормой пути и работы, они высыпают на горячий асфальт, на сухую твердую почву (уже не землю!), которую надо рыть на солнцепеке, и что-то в ней увидеть, отличить от других, запомнить, и еще вот эти колючки собрать для гербария. Но как им, все равно, хорошо! Каждый день не похож на другой и огромен, как в детстве. И родные они здесь все друг другу, вдали от дома, – и студенты, и преподаватели, и водители, и ни у кого сейчас нет своих забот, отдельных от «зоналки». Они остановятся на ночевку в неведомом поле, у незнакомой степной речки, и будет костер, каша, чай, и все усядутся вокруг «стола» – расстеленного куска брезента. Прозрачный столб жара над костром будет раскачивать звезды и уносить песни вместе с запахом полыни вверх. На рассвете они выйдут их отсыревших от росы палаток и будут снова спешить, собирать лагерь, грузить машины...
Не только знания от увиденного, не заменимые ничем, получают студенты в этой поездке, не только радость от экзотических моментов экскурсии, но и навыки экспедиционной жизни, основы «полевой» этики. Главная трудность – жесткий график зональной экспедиции, необходимость обязательно, любой ценой сделать определенный этап работы к заданному программой сроку (и даже раньше – ведь нужен резерв времени на непредвиденные обстоятельства: а вдруг поломка машины, затяжной дождь, чья-то болезнь – что же, срывать всю программу?) – мобилизует и воспитывает.

Лето второе. Зачет.

Подводить итоги зональной мы приезжаем в заповедник, в уютную, не жаркую, не пересохшую до белесости цемента лесостепь, в лагерь с натопленной баней и чистыми постелями.
Сдать зачет по двухмесячному материалу, да еще такому разнообразному, студентам нелегко, готовиться приходится очень серьезно. Хорошо еще, что кафедра выпустила специальное учебное пособие по зонам, иначе приходилось бы читать массу литературы по всем районам практики. Поэтому очень важно еще в маршруте уметь находить время: студентам – для текущей самоподготовки, преподавателям – для промежуточной аттестации (коллоквиумы, отчеты по завершенным этапам практики).
Очень важно также, чтобы зачет не был единственным итогом практики, чтобы все увиденное обсуждалось на заседаниях студенческого кружка с показом фотографий, слайдов, схем, коллекций, чтобы «зональщики» будущего года знали бы обо всех радостях и трудностях будущей практики.

Предыдущая глава
Встречи и расставания
Следующая глава
Марки с Докучаевым и внучка Менделеева

Комментариев нет :

Отправить комментарий