Эпоха: Предчувствие беды

УДК 94(470) + 929.5

Цыпленков В.П.
Эпоха.
Автобиографическая хроника.
– СПб, 2014. – 272 с.

В автобиографической хронике профессор Санкт-Петербургского университета рассказывает о происхождении свой семьи и фактах собственной жизни в городе Ленинграде до войны, во время блокады, на фронте, в послевоенный период. Период активной жизни ученого совпал по времени с эпохой социализма в России.
Книга представляет интерес для историков, социологов, биологов, этнографов.

В сети Интернет – epoch-ussr.blogspot.com

А professor of St. Petersburg University in the autobiographical chronicle talks about the origin of his family and the facts of his own life in Leningrad before the war, during the siege at the front, in the postwar period. The period of active life of a scientist coincided with the era of socialism in Russia.
The book is of interest to historians, sociologists, biologists, anthropologists.

Обстановка в городе резко менялась не в лучшую сторону. Жители, правда, не могли себе даже вообразить, что их ждет. Не прошло и месяца, как была введена карточная система распределения продовольственных товаров. В течение июля только некоторые предусмотрительные люди и успели сделать небольшой запас необходимых продуктов и консервов, не портящихся без холодильника. Большая же часть жителей Ленинграда, твердо уверенных в быстрой победе над врагом на его территории «малой кровью, могучим ударом», проворонили этот «золотой месяц».
Правда, первая норма хлеба – 800 граммов на одного рабочего человека, не была уж такой маленькой, чтобы встревожить население. Меньше была порция для служащих и иждивенцев, но и она была вполне терпима. Однако, эта норма стала из месяца в месяц уменьшаться, и в конце ноября достигла минимума. По рабочей карточке в день выдавали 250 граммов сыроватого хлеба, по иждивенческой – 125 граммов. Качество хлеба быстро менялось в худшую сторону.
Наконец, наступило 1 сентября. Этот день не оправдал мои надежды. Обычно, я привык, все сверстники съезжались в город и собирались во дворах, рассказывали о своих летних приключениях и впечатлениях, а 1 сентября дружно садились за парты. В этом году все пошло по другому сценарию. Многие не смогли вовремя вернуться в город. Отдельные мои товарищи остались на оккупированной территории. С нашей одноклассницей Лялей Кассий случилось даже, что, оказавшись в оккупации, она была вывезена на работы в Германию. После войны я встретился с ней впервые в 1963 году (рис. 69). И, возможно, по всяким иным причинам наш класс не смог собраться в полном составе. Более огорчительным было известие, что 1 сентября занятия в нашей школе не начнутся. А когда школа заработает, никто в администрации определенно сказать не мог

Примечание.

Я особо останавливаюсь на таких подробностях, как дата начала занятий в школах в 1941 году. В ряде современных книг, в воспоминаниях блокадников появляются замечания о том, что школьные занятия начались в предблокадном городе именно 1 сентября. Ленинград – большой город. В некоторых районах, возможно, условия позволяли, и школы начали уроки 1 сентября, но это было далеко не везде.

Вот тогда я вместо пустого ожидания школы и включился в самую настоящую доступную мне по возрасту оборонную работу. Я поступил простым чернорабочим в контору по строительству спецобъектов, а другими словами – бомбоубежищ. Получил рабочую карточку, по которой в самое трудное время давали 250 г хлеба, и трудился для защиты города. Хотя медали «За оборону Ленинграда» не удостоился, поскольку ушел на фронт в начале 1942 года. Обидно.

Примечание.

Медаль «За оборону Ленинграда» учредили в 22 декабря 1942 года, а первые вручения начались 3 июня 1943 года.

Другой стороной этого сентября было то, что я назвал ранее разноплановостью. С одной стороны, все же начались занятия в школе, а с другой стороны, начались регулярные бомбардировки нашего города, которые немцы с характерной для них пунктуальностью начинали всегда в 19 часов по московскому времени. Особо запомнилась мне самая первая бомбардировка нашего района, событие совершенно невиданное, хотя и ожидаемое.
Ровно в семь часов вечера по радиотрансляции прозвучал сигнал воздушной тревоги, и все мы, как положено по инструкции, спустились из квартир верхних этажей в подвал, изображавший бомбоубежище. Делали мы это, замечу, лишь в первые дни блокады. Подвал, как я упоминал ранее, был плотно заселен, и мы разместились рядом с жильцами на ступеньках нижней части лестницы нашего корпуса №2. В это время заработали зенитки с крыши дома №6, мы, мальчишки, сообразили, что «юнкерсы» прямо над нами и высыпали гурьбой в первый двор, задрав головы к небу. Мы, глупые, не соображали, что это очень опасно. Могут убить очередью из пулемета штурмовика, вступившего в дуэль с зенитчиками, или ранить осколком бомбы. И не только немецкой бомбы, но и осколком снаряда нашего зенитного орудия. Эти осколки летели с неба со страшной разрушительной силой, в чем я позднее убедился на собственном опыте. В этот момент мы мечтали увидеть, как будет сбит вражеский самолет.

Рис. 69. Первая после 20-летнего перерыва встреча с одноклассниками в 1963 году. Слева направо верхний ряд: Люба Иванникова, Беба Магид, Трескунов, Женя Сякина, Ляля Кассий, Толя Голованов, Ляля Молокова. Нижний ряд: Валя Корнеева, Тоня Медведева, Жора Фатале, Галя Константинова. Я был в роли фотографа и хозяина квартиры, на которой мы «посидели» после школы. В итоге пришли из 81 и 82 классов пополам. В 1961 году на встрече были также Грошников и Поровский тоже из 81 и 82 классов

Картина из нашего двора-колодца и впрямь показалась нам изумительной. На темном квадрате вечернего неба бегают как зайчики светлые пятна прожекторов. Видим, как пятна сошлись в одном месте, и на этом светлом пятне мы хорошо разглядели немецкий самолет-бомбардировщик, как нам показалось, летящий прямо над нами. В подтверждение этого, зенитки с крыши соседнего дома открыли ураганный огонь по неприятельскому самолету. И в этот момент к раздирающему уши грохоту зенитной артиллерии добавился ещё один звук. Это был необычный для нашего слуха звук, я его даже не стал бы называть звуком, так как мы не услышали его, а, скорее, почувствовали «всеми фибрами» своей души, как приближение неотвратимой беды. За долю секунды нас сдуло со двора этим звуком.
Уже сидя на ступеньках лестницы у дверей подвала, мы услышали звук ужасного взрыва. Никогда не забуду то краткое по времени событие, буквально мгновение, когда я, сидя на каменных ступенях нашей лестницы, все пытался понять, отчего мне так холодно, что меня даже всего трясет и зуб на зуб не попадает. Ведь на улице ещё тепло, а я так ужасно замерз. Я не мог себе раньше представить, что это и есть настоящий страх, результат страха.
На следующий день мы узнали, что звук взрыва донесся до нас с конца Советского проспекта, где в створе с ним на другой стороне Староневского проспекта был разрушен взрывом бомбы большой старинный дом. Запомнилось это событие ещё и потому, что именно в этом доме, как мы знали, проживала наша старенькая учительница математики. Она и стала для нас первой печальной потерей и первой жертвой этой ужасной войны. Дальше потери возросли. Но мы стали привыкать к трудностям и даже перестали выходить из квартиры во время бомбежек.
Вот что нам стало известно в начале сентября. 3 сентября немцы разбомбили Бадаевские продовольственные склады. 8 сентября немцы установили полную блокаду нашего города. Однако, эти события меня лично физически не коснулись, а в тот момент со стороны мы оценить их значение не могли, а осознали и пережили лишь во время блокады. Меня волновали и запомнились события, в которых я сам участвовал. По этой причине не могу не остановиться на ужасной бомбардировке, случившейся днем 19 сентября 1941 года, живым очевидцем и свидетелем которой я являюсь.
19 сентября наша бригада вела земляные работы во дворе детского дома, дети из которого к этому времени уже были эвакуированы. В качестве ориентира скажу, что этот одинокий домик примыкал к Смольнинскому саду и находился через улицу напротив 38-й поликлиники Смольнинского района. Позже этот детский дом стал музыкальной школой. А вот в то время нашей бригаде было поручено создать противопожарный водоем. Для сегодняшних читателей характер нашей работы покажется просто невероятным. Техника была не простая, а совершенно примитивная. Так, один член бригады, мужчина, им был я, копал лопатой, а две женщины-работницы выносили грунт на деревянных носилках. Но работа наша спорилась, кипела. И вдруг почему-то не по немецкому расписанию, к которому мы уже начали привыкать, фашистский летчик на немецком самолете-юнкерсе пожелал помешать нашей работе, вставить, как говорят, палки в колеса. Хотя никаких колес у нас не было в связи с отсутствием в нашем распоряжении даже тачек. Летчик сбросил прямо на нас большую фугасную бомбу.
Происходило это событие ясным теплым сентябрьским днем. В мирное время я сидел бы себе за партой в классе, завершая курс среднего образования. В безоблачном небе бомбардировщик летел низко и быстро, не замеченный нашими зенитчиками, и пилот, наверняка, хорошо разглядел наш объект стратегического значения – яму, в которой копошилось много народу. Неожиданная цель изумила летчика, и он немного поспешил запустить бомбу. А я в этот момент, наоборот, чуть замешкался. Когда все рабочие скрылись за входной дверью домика – защита сомнительная, – я все еще оставался один, как перст, в саду у железной ограды у дальнего откоса будущего водоема.
Вы можете удивиться, что я немного шучу, рассказывая об этом случае. Посудите сами, и вам будет ясно. Бомба упала в саду недалеко от ограды. Я в тот миг не успел ни спрятаться, ни испугаться. Меня просто ударной воздушной волной подбросило так, что я, пролетев довольно большое расстояние, угодил прямо в дверной проем дома, где прятались наши рабочие. И произвел мягкую посадку на колени к одной из женщин. Тетя такому обороту дел испугалась не меньше бомбы и привычно попросила милости у Господа. «Господи, помилуй!» – раздался в гробовой тишине, повисшей после взрыва, её звонкий голос. Этот возглас как-то разрядил обстановку, и все, глядя на меня, радостно засмеялись.
Вы, читатели, можете верить или не верить этому факту, или удивляться, но в меня в этом фантастическом инциденте не попало ни одного осколка, даже самого маленького, и, более того, я не получил никакой травмы от удара о двери, в которые молниеносно влетел.
Впрочем, нам тогда было не до смеха. Нервное оживление и хихиканье прервал новый мощный бомбовый взрыв, даже встряхнувший наше укрытие, задрожали стены. Вскоре мы увидели из-за крыш столб черного дыма. Пожар возник в районе Советского проспекта. Оставив работу, мы побежали к месту взрыва и, когда вышли на площадь Диктатуры, поняли, что горит крупное здание Академии легкой промышленности им. С.М.Кирова, совсем недавно переоборудованное под военный госпиталь. В это время госпиталь был заполнен тяжелоранеными.
Я здесь не намерен описывать всю ужасную картину разрушений, которая предстала перед нашими глазами. Об этой трагедии много писали и даже показывали в кинофильмах. Я сошлюсь на опубликованную в печати к 55-летию Великой Победы статью Елизаветы Алексеевны Добровой. Она, будучи в то время школьницей, вспоминает, что в тот день стояла в очереди за продуктами в одном из трех наших магазинов, который мы в своей среде называли просто «Стрелкой». Поэтому она раньше нас оказалась на этом ужасном пожаре.

Примечание.

В нашем микрорайоне, не считая булочной в доме №11, было три больших продуктовых магазина, которые у жителей получили условные названия (клички). В доме №6 был магазин «Водники», поскольку недалеко от него на Неве была пристань, и пассажирам с пароходов этот магазин был ближе. В начале нашего Смольного проспекта находился магазин «Пролетарий», удобный для рабочих, выходивших из ворот прядильно-ниточного комбината им. С.Халтурина. Третий магазин «Стрелка» - угловой с выходом на площадь Диктатуры и Советский (Суворовский) проспект.

Замечу, что для меня случаи, связанные с самолетами, стрельбой и бомбежками, каждый раз оканчивались простым испугом, не принося мне заметных повреждений, ранений и травм. Однажды, тоже в сентябре, я возвращался вечером домой и шел от проспекта 25 Октября (сегодня это Невский пр.) по правой стороне Советского проспекта и, когда был уже недалеко от Центрального Военного госпиталя, услышал звук, как мне показалось, немецкого самолета. Звук этот был узнаваемый, своеобразный, напоминавший слово «лечу». Первый слог был короткий, последний – долгий, протяжный. Поскольку я шел по совершенно безлюдной улице, времени не знал, сигнал тревоги, возможно, прозевал, мне стало как-то не по себе. Я ускорился, пустился наутек, и мне казалось, что самолет этот гонится именно за мной и стал уже снижаться. На мое счастье я подбежал к садику, изрытому траншеями, и, услышав звук падающей бомбы, сам прыгнул, упал в первую же траншею. Оказалось, что траншея уже полностью заполнена людьми. Я оказался на их головах. Громкий звук разрыва бомбы заглушил тихий ропот людей подо мной. Бомба упала далеко от нас в задней части госпиталя, где до войны размещалось подсобное хозяйство. В нем служил отец моего одноклассника Саши Иванова.