Операция &laquo;Багратион&raquo;

УДК 94(470) + 929.5

Цыпленков В.П.
Эпоха.
Автобиографическая хроника.
– СПб, 2014. – 272 с.

В автобиографической хронике профессор Санкт-Петербургского университета рассказывает о происхождении свой семьи и фактах собственной жизни в городе Ленинграде до войны, во время блокады, на фронте, в послевоенный период. Период активной жизни ученого совпал по времени с эпохой социализма в России.
Книга представляет интерес для историков, социологов, биологов, этнографов.

В сети Интернет – epoch-ussr.blogspot.com

А professor of St. Petersburg University in the autobiographical chronicle talks about the origin of his family and the facts of his own life in Leningrad before the war, during the siege at the front, in the postwar period. The period of active life of a scientist coincided with the era of socialism in Russia.
The book is of interest to historians, sociologists, biologists, anthropologists.

В июне 1944 года наша рота была поднята по тревоге. К ночи со всей нашей техникой мы были погружены в железнодорожный эшелон. Скрытность и военная тайна обусловили то, что никто не знал, куда нас везут и зачем. Никто не спал. Ночью все же просочилась информация, что наши части Прибалтийского фронта перебрасывают на территорию 3-его Белорусского фронта для участия в наступательной операции под кодовым названием «Багратион». Операция продолжалась с 23 июня по 29 августа 1944 года.
Ночь ещё не закончилась, а эшелон остановился на станции Лёзно. Выгрузились в полной темноте и двинулись к месту нашего назначения по какой-то ужасной проселочной дороге. Самого дорожного полотна мы не видели. Возможно, лишь шоферы как-то разбирали путь в узких лучах замаскированных фар. Качество же дороги мы чувствовали, тем более, что, не проехав и двух километров, наша радиостанция остановилась. Шофер Чурпита объяснил, что у машины «полетел промвалик».
Фургон, в котором размещалась радиостанция РСБ-Ф, крепился на автомобиле-полуторке. Самым уязвимым местом этой машины был промежуточный валик (промвалик). Так я полагал после случая с шофером Зайцевым из нашей роты. Возвращается Зайцев после капитального ремонта своей автомашины из армейских мастерских, а уже на другой день стоит машина, ни с места. Зампотех лейтенант Урубков спрашивает Зайцева, что же это такое, ведь только вчера из мастерских?
«А что я могу поделать, – отвечает Зайцев, – если промвалик поставили деревянный!»
Мы все уже привыкли, что слово «деревянный» Зайцев использует в смысле «плохой». Всё ненадежное и некачественное Зайцев называл деревянным. Урубков этого ещё не знал. Он побежал к телефону и, связавшись с руководством мастерских, стал на высоких тонах выяснять, кто устроил диверсию. Чем завершился этот инцидент, я уже не помню. Читатели сами могут догадаться. Я лишь добавлю, что в тот раз никого не расстреляли.
Шутки-шутками, а мне в густой белорусской ночи было совсем не до смеха. Прочие разбрелись за подмогой, а меня оставили караулить радиостанцию. У меня на вооружении был маленький карабин, а против меня – кромешная тьма.
Вскоре я услышал, как к станции, которая осталась за нашими спинами, подошел очередной эшелон, и стали разгружаться танки. Я отчетливо слышал рев их мощных двигателей и лязг гусениц. Вскоре я понял, что танки движутся по той же дороге прямо в мою сторону, и мне стало не по себе. Меня обуял страх, но страх не инстинктивный, а вполне осознанный. Я логически рассчитал, что в полной темноте нашу деревянную коробку – фургон радиостанции – любой танк раздавит в щепки. Как предупредить головную машину, о моем стоянии на дороге, я не знал. В голове завертелись разные мысли. Я один стою на дороге, а никакого сигнала танкам я дать не могу. Зато я могу прыгнуть в кусты с дороги, сохраняя себе жизнь, но для всех я в будущем останусь трусом, а это в военное время – позор. Вот в чем заключался мой осознанный страх: я не хотел умирать под гусеницами своих же танков и не желал превращаться в труса.
Отчаявшись, я встал спиной к кузову машины в ожидании подхода танков. Рев и лязг усилился, и спустя мгновения я скорее почувствовал, чем увидел, что головной танк уже рядом. На войне чудес не бывает, говорят, и в жизни тоже. Но на этот раз, должен подчеркнуть, произошло именно чудо. Передний танк, вероятно, командирский, сходу прямо передо мной повернул в сторону. Я почувствовал теплую волну воздуха и запах выхлопных газов, окативших мое лицо. Другие танки последовали за командирским. Радиостанция уцелела, я остался живым.
Спустя несколько часов вернулся шофер и другие члены экипажа, принесли промвалик. С рассветом мы были уже на точке и приступили к боевому обслуживанию полка истребителей. Размышляя о случившемся, я никак не могу понять, почему танк свернул с дороги. Разбитый тракт все же лучше, чем кустарники, поля и перелески. Приборов же ночного видения, насколько я знаю, в 1944 году в наших танках ещё не было. Может быть, маршрут танкистов был заранее намечен через поля? Кто-то усмотрит в этом счастливую случайность, суеверные же и набожные примут этот случай за волю Всевышнего или работу моего ангела-хранителя, который, к счастью, в ту летнюю ночь тоже не уснул.
Операция «Багратион» являлась одной из крупнейших победоносных операций Советской Армии в Великой Отечественной войне. В ходе этой операции вооружённые силы Германии потеряли убитыми и взятыми в плен 289 тысяч человек, ранеными 110 тысяч, СССР отвоевал Белоруссию и значительную часть Литвы, вступил на территорию Польши. Немцы обнаружили подготовку к советскому наступлению к 10 июня. Об этой подготовке было доложено 14 июня на совещании начальника штаба верховного командования сухопутных сил с начальниками штабов групп армий Вермахта.
Однако в штабе германских сухопутных сил укоренилось убеждение Гитлера, что советское наступление будет в районе Западной Украины, на фронте группы армий «Северная Украина». Поэтому там было сосредоточено большинство немецких танковых дивизий: фашисты планировали там нанести мощный контрудар по ожидаемому советскому наступлению.
Части, в которых находилась наша рота, выполняли задачу освобождения Витебска. Бои шли ожесточенные. В это время советские войска уже окружили чуть ли не 100 немецких дивизий, а в районе Витебска были в «котле» 30 дивизий врага, которые безуспешно пытались вырваться. Позже в сводках писали, что 17 дивизий и три отдельных бригады Вермахта были полностью уничтожены. Основная боевая нагрузка лежала на наших передовых пехотных частях, как мы полагали. Но немалая роль выпала и штурмовой, и истребительной авиации.
Так, однажды выйдя из радиостанции, которая стояла в лесочке на краю хлебного поля, я увидел ужасную картину. Вспомнилось сразу стихотворение: «О, поле, поле, кто тебя…». Однако, в данном случае поле было усеяно не костями, а трупами немецких солдат в серо-зеленой форме. На площади всего огромного поля лежали шеренги по девять человек в ряд. По положению мертвых тел было понятно, что солдаты шли в сторону нашей радиостанции, пытаясь прорваться из окружения. И по немцам, вероятно, стреляли из авиационных пулеметов и пушек штурмовики незадолго до того, как сюда подъехала наша радиостанция. В фургоне оставался я один, как самый «молодой», а остальных членов экипажа в приказном порядке направили на усиление обороны наших частей, которую немцам так и не удалось прорвать.
После освобождения Витебска наша рота двинулась на Паневежис. Шауляй, белорусский Лепель, и уже 24 ноября 1944 года войска нашего фронта первыми ступили на территорию Германии, вошли в Восточную Пруссию. Первым немецким городом, который мы увидели, был Пилькаллен, основанный в 1510 году.

Примечание.

Пилькаллен, в настоящее время - Доброво́льск (до 1938 года — Пилька́ллен (нем. Pillkallen), с 1938 по 1947 год — Шло́ссберг (нем. Schlossberg), традиционное литовское название — лит. Pilkalnis, польское — польск. Pilkały.) — посёлок сельского типа в Краснознаменском районе Калининградской области. Является административным центром Добровольского сельского поселения.

Упорное сопротивление немцев потребовало с нашей стороны мощной артиллерийской атаки. Фактически, как мне показалось, от города остались одни руины, полуразрушенные каменные стены без крыш. У одного разрушенного домика мы увидели случайно уцелевшие и совершенно целые деревянные ворота, которые тут же кто-то из наших поджег. Такова была тогдашняя агитация в фронтовых газетах, что ничего немецкого не должно было оставаться на земле. Страстные статьи и стихи Ильи Эренбурга действовали на умы бойцов, хотя не всегда полное уничтожение материальных ценностей было разумным . Вскоре командование это осознало и запретило немцев обижать. Но не все солдаты с этим сразу согласились.

Примечание.

Эренбу́рг, Илья́ Гершевич (1891 — 1967) — русский прозаик, поэт, переводчик с французского и испанского языков, публицист, фотограф и общественный деятель. Ему принадлежит знаменитая фраза «Увидеть Париж и умереть!». В годы Великой Отечественной войны вел антинемецкую пропаганду вместе с К.М.Симоновым. Они сочинили лозунг «Убей немца!». В газетах бойцы отчитывались, кто и сколько немцев убил. После вступления Советской армии в Германию антинемецкую агитацию запретили, поскольку немцы упорно сопротивлялись, не надеясь остаться в живых.

Мы уже проехали Пилькаллен и поравнялись с деревянным домиком на холме, в котором предполагали разместить военную комендатуру. Но спустя некоторое время, увидели, что сзади поднимается столб дыма. Этот дом тоже кто-то подпалил, наши или же сами немцы. Дым и сполохи пламени навели меня на мысль, что скоро уже зимние холода, и что тогда делать и жителям, и советской администрации?
Рассматривая теперь боевой путь нашего 3-его Белорусского фронта, можно предположить, что после освобождения Минска и Витебска мы двинулись несколько севернее на Кенигсберг, хотя в то время все мечтали о взятии Берлина. Слева от нас на Берлин, решая свои задачи, шли 1-й и 2-й Белорусские фронты. Надо понимать, что стратегические планы каждого фронта были известны только в их штабах, а разрабатывались они на самом верху в Главном Штабе, в Ставке Верховного главнокомандующего. Нам внизу были известны сиюминутные боевые приказы, которые мы добросовестно и выполняли. По этой причине, описывая наш путь, я основываюсь лишь на своих впечатлениях и переживаниях, на собственных наблюдениях и ощущениях, которые сохранила память на протяжении огненных боевых верст.
Вот после взятия Кенигсберга наступило некоторое затишье, и мы все как бы остановились на землях, которые стали осваиваться польскими переселенцами. Но мы тогда не догадывались, что опередили и отрезали в Литве большую группировку немецких войск, так называемую Курляндскую группировку примерно в 300 тысяч солдат, которую с востока теснил и добивал наш Ленинградский фронт маршала Говорова. Я в начале своего боевого пути был в частях Волховского фронта, который к этому времени объединили с Ленинградским.
В это «тихое» время мы были расквартированы в городе Эльбинг.

Примечание.

Город Эльбинг - крупный узел коммуникаций на правом берегу реки Висла, связывал Восточную Пруссию с Померанией и представлял собой как бы ворота для выхода на запад группировки немецких войск, окруженной в Восточной Пруссии.

В эти периоды расквартирования наша жизнь, как я уже отмечал ранее, отличалась от фронтовой. Однако полностью расслабляться и в эти дни было нельзя. Моё дежурство на радиостанции было утром 9 мая. Я услышал, что кончилась война, немцы сдались полностью, подписан мирный договор. Все наше воинство устроило тотчас же салют выстрелами из всех видов нашего охранного оружия. Радость омрачило сообщение, что, когда объявили о капитуляции Германии и ещё гремели залпы нашего импровизированного салюта, пришел приказ всем нам выступить навстречу группировке немецких не сдавшихся войск для её уничтожения. Это была та самая грозная и многочисленная Курляндская группировка, фанатично преданная идее Рейха.
Представьте трагичность нашего положения: подписан мир, а нам – снова в бой, где кого-то наверняка убьют. А кого? Никому умирать не хочется в мирное уже время. Мирную жизнь мы даже оценить ещё по-настоящему не успели. Но приказ есть приказ. И мы из спокойного Эльбинга направились куда-то в сторону города Пиллау, на Кенигсберг, который мы уже проезжали после его взятия. По дороге мы узнали, что непокорные немцы находятся на какой-то прибрежной косе не то Фриш-Гаф, не то Фриш-Нерунг.
Мы повернули в сторону моря и вскоре въехали в старый лес паркового типа. Мы очутились среди большого и плотного скопления наших военных из разных родов войск. Все наши были возбуждены и встревожены не в ожидании предстоящего сражения, к которым уже было не привыкать, а известием о мире и ожиданием скорого возвращения на родину! Все здесь не столько ждали приказа к атаке, а метались по лесу в поисках своих земляков в этой шумной людской массе. Мы оставались в этом парке до темноты. На этом месте моя война и закончилась.
Позднее я узнал об обстоятельствах этой операции, происходившей 10 мая, от одного из её участников, служившего в особой группе войск при штабе маршала Говорова, о чем скажу ниже.
Из этого последнего «боевого» похода мы вернулись обратно в Эльбинг. Вскоре началась демобилизация. В первую очередь, отпускали на родину к своим семьям «стариков». Не задерживали и девушек, которые по окончании войны сами, наверняка, уже мечтали создавать семьи.
Я был «молодой», мне исполнилось лишь 20 лет, и ни в одну из этих групп я не входил. Очередь моей демобилизации откладывалась почти пять лет. Наша рота вскоре опустела. Оставшихся отправили из уютного Эльбинга в город Швейдниц, где базировался 24-й Отдельный Ломжинский ордена Кутузова и ордена Красной Звезды полк связи. Командиром полка был пол-ковник Безуглов. В этом полку я познакомился с новой аппаратурой, и здесь у меня появились новые друзья, с которыми я продолжал дружить и в мирное время после демобилизации (рис. 92).

Рис. 92. Ленинград, 1970 год. Слева подполковник
Павел Росихин, в 1945 – сержант. Справа подполковник
Сивир Орлов, в 1945 – комсорг батальона, старшина.

Должен заметить, что и с друзьями по службе в 60-й роте у меня сохранились хорошие и дружеские отношения. На протяжении многих послевоенных лет мы дружили семьями.


Предыдущая глава Земная жизнь воздушной армии		Следующая глава Последний бой последней мировой войны