Эпоха: Коварство голода

УДК 94(470) + 929.5

Цыпленков В.П.
Эпоха.
Автобиографическая хроника.
– СПб, 2014. – 272 с.

В автобиографической хронике профессор Санкт-Петербургского университета рассказывает о происхождении свой семьи и фактах собственной жизни в городе Ленинграде до войны, во время блокады, на фронте, в послевоенный период. Период активной жизни ученого совпал по времени с эпохой социализма в России.
Книга представляет интерес для историков, социологов, биологов, этнографов.

В сети Интернет – epoch-ussr.blogspot.com

А professor of St. Petersburg University in the autobiographical chronicle talks about the origin of his family and the facts of his own life in Leningrad before the war, during the siege at the front, in the postwar period. The period of active life of a scientist coincided with the era of socialism in Russia.
The book is of interest to historians, sociologists, biologists, anthropologists.

В этот день, 25 ноября, между одноклассниками велись разговоры, в основном, на бытовые темы. Они касались забот и трудностей. Так, Петрова рассказала о том, что к её соседке пришел племянник попросить её отдать ему кошку на съедение. В поддержку этого племянника Люба Посковская высказала интересную мысль о том, что вся физиология мужчин отличается от женской. Мужчинам, особенно если они ещё работают, требуется больше питания, чем работающим женщинам. Свою мысль она подкрепила наблюдением, что у неё уже два дяди скончались от голода. Судьба самой Любы оказалась очень трагичной. Об этом я узнал значительно позже во время встречи с одноклассниками (рис. 69). Любу эвакуировали из Ленинграда зимой после того, как обнаружили её одну в нетопленой квартире в шоковом состоянии. Она, словно парализованная, сидела за столом, на котором лежал её родной брат-дистрофик, умерший, по-видимому, несколько дней назад.
На следующий день, помеченный в моем дневнике 26 ноября, произошло событие, оставившее глубокий след в моем сознании и подкрепившее мое выражение о разноплановости событий 1941 года. При всех трудностях нашей жизни по городу ходили трамваи. В дневнике так и записано, что я шел к остановке трамвая на проспекте 25 Октября, которая была рядом с площадью Восстания напротив Знаменской церкви, к тому времени уже разрушенной, поскольку на этом месте предполагалось построить станцию метро. Война отсрочила исполнение этого плана, а место было обнесено высоким строительным забором. Хотя я торопился на трамвай, но по какой-то причине спустился в полуподвальный промтоварный магазин, хотя, как я помню, ничего там не покупал. Когда же, буквально через минуту, я вышел из магазина на проспект, то увидел неподвижно лежащего у забора мужчину. Продолжая свое движение к остановке, я подумал, что отдыхать под забором в такое время не только неприлично, но и небезопасно. Того и гляди, немецкие самолеты налетят.
Обойдя строительный забор, я вышел на остановку и остолбенел. Там, куда я только что торопился на трамвай, как скошенные косой, лежали люди. Не зайди я в магазин, я точно был бы среди них. Все, кто стоял на остановке в ожидании трамвая, погибли от разрыва артиллерийского снаряда. Со стороны Лиговского проспекта и Московского вокзала к нам уже бежали люди с носилками.
Не помню, как я дошел до своего дома. Наверное, был в шоке. Хотя, как я ранее уже писал, мы к этому времени начали привыкать к ужасам войны и её внезапным роковым сюрпризам. Бомбардировок бояться перестали и по вечерам в бомбоубежище из квартиры не прятались.
В конце ноября и декабре 1941 остро встал вопрос с питанием. В это время мы узнали: у нашего товарища Стаськи Цыхоцкого сложилось тяжелое положение с питанием. Я с ним дружил, бывал у него дома и знал, что он остался жить один, а это означало, что помощи ему особо ждать неоткуда и не от кого. Последние дни я его не видел, поскольку он в школу не ходил. О его положении я узнал от соседа и нашего общего приятеля Юрки Кривошеева, который учился недалеко от нас в спецшколе.
Из юркиного рассказа я понял, что стаськино положение не просто тяжелое, а совершенно критическое. Посудите сами. Оказывается, у него украли продовольственные карточки, и он остался даже без 125 граммов хлеба. Чем мы можем оказать помощь Стаське, ведь у нас самих почти ничего нет?
5 декабря 1941 года мы с Юркой приходим вечером к Стаське в гости и устраиваем для него и для нас самих, конечно, шикарное для того времени угощение. Юрка принес из своего дома горсть каких-то коричневых макарон, а я принес пожертвовать другу свою домашнюю кошку. Мы убили её, и, признаюсь, один кошачий окорочек в сыром виде я взял домой для своей мамы. За столом Стас признался, что до этого времени он поддерживал себя только бульоном из собачей головы, которую случайно приобрел на рынке. Сам я считаю, что эта наша поддержка товарища была не столько материальной, сколько моральной.
На следующий день, 6 декабря все узнали, что всю следующую декаду не будут даже по карточкам выдавать ни сахара, ни жиров.
В декабре добавились новые трудности. С 8 декабря остановилось трамвайное движение. Отключили электричество и в жилых домах. 11 декабря у нас подошли к концу запасы дров, всю большую квартиру отапливать стало невозможно, а холода усилились. Для экономии тепла всей семьей мы перебрались в маленькую кухню. И здесь было не все гладко. В квартиры перестала подаваться вода, следовательно, нельзя было пользоваться и канализацией. Туалет не работал.
Поскольку других осветительных приборов у нас не было, мы пользовались лучиной для освещения в вечернее время. И в таких условиях пытались продолжать учебу.
Правда, 9 декабря в дневнике записано, что я уже три дня не хожу в школу. Некоторые одноклассники давно уже не ходили в школу, особенно те, кто был переведен к нам из другого восьмого класса, позднее я совсем потерял их из виду. С некоторыми из них мы встретились только через 10 лет.
14 декабря на занятиях Вобуча комсорг зачитал нам радостное сообщение о том, что наши войска гонят немцев от Москвы. На положение Ленинграда эта победа никак не повлияла. Наш взвод к тому времени, ещё не вступая в бой, потерял большую часть своих воинов. К тому времени Стас не выдержал и, как мы узнали позже, тихо скончался.
17 декабря фашисты, вероятно, в отместку за поражение под Москвой, подвергли наш район усиленному обстрелу из дальнобойных орудий. Правда, и к обстрелам мы с октября уже привыкли и, обычно, отмечали лишь единичные попадания. Помню, как при встрече в школе Толя Ганичев (он есть на фото 9 класса, рис. 47) рассказывал, как к ним в городской холодильник, в котором он работал охранником, при очередном артобстреле 25 ноября попал один снаряд. Этот случай я запомнил ещё и потому, что обсуждал трудности с питанием по иждивенческой карточке, и Толя предложил поступать к ним в охрану. Там были вакансии. Тогда я отказался, так как условия приема на работу показались мне несколько странными .
Спустя много лет в спокойной обстановке я оцениваю здраво свой выбор. Ситуация была непростая. Голод делал свое коварное дело, и моя жизнь была на грани. Смерть стояла у всех на пороге. Я оказался прав. Результат налицо: я в той критической обстановке выжил.